Многим знакомо слово «софизм» - произносимое, как правило, с оттенком пренебрежения в голосе и обозначающее псевдомудрое, псевдоистинное высказывание. Это слово восходит к названию существовавшей в Древней Греции традиции софистов, или учителей мудрости. Они создавали школы, где обучали юношей разным наукам и искусствам, главным из которых они почитали искусство формулировать и отстаивать в споре свое мнение по тем или иным важным философским вопросам. Софисты любили рассуждать буквально обо всем - о строении мира, о бытии, о человеке и обществе, о математике, музыке, поэзии и многом другом. Часто эти рассуждения казались парадоксальными, противоречащими здравому смыслу, но софистов это мало беспокоило - главное, считали они, чтобы рассуждение, доказывающее то или иное мнение, было логически стройным. А соответствует ли оно истине или нет - неважно, ибо софисты считали, что нет и не может быть никакой общей или объективной истины.
Софисты занимали философскую позицию сомнения по отношению к тому, что утверждали до них первые натурфилософские системы Фалеса, Парменида, Гераклита, Демокрита и др. Софисты считали, что если принять точку зрения того или другого натурфилософа, то придется признать, что человеческое познание просто невозможно. Ведь познание есть процесс продвижения или развития сознания. Если же, к примеру, принять позицию Парменида о невозможности движения, то тогда никакой процесс, в том числе и познавательный, невозможен. Если же, напротив, принять позицию Гераклита о том, что «все течет, все изменяется», то получится, что познанию просто не на что будет опереться. Действительно, если я в данный момент познал что-то о предмете, то уже в следующий момент времени и этот предмет изменился, и я, познающий его, тоже изменился - таким образом, полученное знание неистинно, оно как бы повисает в воздухе.
Один из самых известных софистов, Горгий (ок. 483-373 гг. до н.э.), ученик Эмпедокла, первым сформулировал три принципа относительности человеческого познания: ничего не существует; если что-то и существует, то его нельзя познать; а если его и можно познать, то нельзя это знание передать и объяснить другому. Интересно, что Горгий огромное значение придавал главному из существовавших в те времена способов передачи информации - речи. «Речь, - говорил он, - является могущественной владычицей, которая выполняет божественнейшие дела наименьшим и наинезаметнейшим телом, ибо способна и отогнать страх, и отвести скорбь, и вызвать заботу, и увеличить сочувствие».
Другой известный софист, Протагор (ок. 481-411 гг. до н.э.), рассматривая проблему познания, считал, что оно есть исключительно личное дело каждого человека. Нет общего, объективного знания о мире, каждый человек познает что-то свое, и сам для себя определяет истинность своего знания. Протагору принадлежит знаменитая фраза: «Человек есть мера всех вещей», говорящая не о том, что человек властвует над миром, а о том, что у него нет никакого другого критерия истинности своего знания о мире, кроме себя самого.
Софисты прославились тем, что высказывали множество очень спорных мыслей. Чего скажем стоит только одна фраза софиста Фразимаха о том, что «справедливость - это не что иное, как выгода сильнейшего». Тем не менее, софистика сыграла очень важную роль в развитии философии - во-первых, она поставила вопрос об относительности философского познания, и, во-вторых, подготовила понимание того, что человек есть центр философии, и этим создала почву для появления учений таких великих философов, как Сократ, Платон и Аристотель.
(его учения об относительности знания) лежат определенные онтологические представления о мире. Он материалист. Согласно Сексту Эмпирику , Протагор думал, что «основные причины всех явлении находятся в материи». Но главное свойство материи, по Протагору, – это не ее объективность и не наличие в материи какого-то закономерного начала, а ее изменчивость, текучесть. В этом Протагор опирался, по-видимому, на Кратила, который крайне односторонне трактовал гераклитовскую диалектику, подчеркнув в ней только релятивизм. Если Гераклит утверждал, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды, ибо на входящего текут все новые воды, что нельзя дважды прикоснуться к одной и той же материальной сущности, то Кратил утверждал, что в одну и ту же реку нельзя войти и единожды. Протагор распространил этот принцип абсолютной изменчивости материи и на познающий субъект: постоянно изменяется не только мир, но и воспринимающее его одушевленное тело. Секст Эмпирик продолжает: «Этот человек говорит, что материя текуча, и при течении ее, на месте утрат ее возникают непрерывные прибавления, и восприятия перемешиваются и меняются, смотря по возрасту и остальному устройству тел». Как субъект, так и объект непрерывно изменяются. В этом тезисе – первое онтологическое обоснование Протагором релятивизма софистов .
Второе обоснование состоит в тезисе о том, что ничто не существует само по себе, а все существует и возникает лишь в отношении к другому. Этот оттенок релятивизма Протагора Платон выразил так: «Ничто не есть само по себе, но все всегда возникает в связи с чем-то».
Третье обоснование релятивизма состоит в тезисе, согласно которому все меняется не как попало, а так, что все существующее в мире постоянно приходит в противоположное себе. Поэтому всякая вещь содержит в себе противоположности.
Из всех этих онтологических принципов релятивизма Протагор сделал смелый гносеологический вывод. Если все меняется и переходит в противоположное себе, то о каждой вещи возможны два противоположных мнения. Диоген Лаэрций сообщает, что Протагор «первый сказал, что о всякой вещи есть два мнения, противоположных друг другу».
Придя к убеждению в возможности двух противоположных мнений о вещи или процессе, Протагор делал вывод о том, что «все истинно».
Это утверждение Протагора было подвергнуто критике Демокритом , Платоном и Аристотелем . Демокрит и Платон говорили, что утверждение «всякий плод воображения является истинным» обращается против самого себя. Ведь «если всякий плод воображения является истинным, в таком случае и то мнение, что не всякое воображение истинно, поскольку оно принимается воображением, будет истинно, и таким образом положение, что всякое воображение истинно, станет ложью». Аристотель в «Риторике » писал: «[Дело Протагора] есть ложь и неистина, но кажущееся правдоподобие, и [ему нет места] ни в каком искусстве, кроме как в риторике и эристике». Протагор учит «делать слабейшую речь сильнейшей».
Однако эти возражения не смутили бы Протагора. Сенека сообщает, что Протагор и сам утверждал, что одинаково можно говорить «за» и «против» не только о всякой вещи, но и о том, что о всякой вещи можно одинаково говорить «за» и «против». То есть Протагор допускал: тезис о том, что об одной и той же вещи есть два противоположных мнения, истинен не более, чем противоположный тезис – что об одной и той же вещи не может быть два противоположных мнения.
Демокрит и Протагор. Художник Сальватор Роза, 1663-1664
«Человек – мера всех вещей»
Из этих соображений и следует знаменитый тезис Протагора, который содержится в его «Ниспровергающих речах». У Секста Эмпирика мы читаем: «В начале своих «Ниспровергающих речей» он [Протагор] провозгласил: «Человек – мера всех вещей, существующих, что они существуют, несуществующих же, что они не существуют». Платон передавал эти же слова Протагора: «Сущности вещей для каждого человека особые, – по словам Протагора, утверждающего, что "мера всех вещей – человек", – и, следовательно, какими мне представляются вещи, такими они и будут для меня, а какими тебе, такими они будут для тебя». В другом своем произведении Платон, снова приводя слова Протагора: «Мера всех вещей – человек, существующих, что они существуют, а несуществующих, что они не существуют», – поясняет: Протагор «говорит тем самым, что-де какой мне кажется вещь, такова она для меня и есть, а какой тебе, такова же она, в свою очередь, для тебя… Разве не бывает иной раз, что дует один и тот же ветер, а кто-то мерзнет при этом, кто-то нет? И кто-то не слишком, а кто-то – сильно?» Одному человеку ветер «кажется», продолжает Платон, холодным, а другому нет. Но «казаться» значит «ощущаться». Возникает вопрос: можно ли сказать, что ветер холодный сам по себе или же только холодный относительно кого-то?
Платон делает вывод, что Протагор прав в своем утверждении субъективности ощущений, но он не прав в утверждении того, что все они истинны. В действительности в ощущениях нет истины, субъективность ощущений говорит о том, что ощущение не есть знание.
Вопрос о критерии истины у Протагора
Есть ли у Протагора какой-либо критерий истины? Что все-таки позволяет человеку высказывать определенные суждения о мире? Здесь позиция Протагора не во всем ясна. Секст Эмпирик утверждает, что Протагор не имел никакого критерия: «Значит, если нельзя ничего взять вне [субъективного] состояния, то надо доверять всему, что воспринимается согласно соответствующему состоянию. В связи с этим некоторые и пришли к выводу, что Протагор отвергает критерий, потому что этот последний хочет быть ценителем существующего самого по себе и различителен истины и лжи, а вышеназванный муж не оставил ни чего-нибудь самого по себе, ни лжи». Однако имеются и другие сведения, что Протагор полагал: никто не имеет ложного мнения, но одно мнение может быть если не истиннее, то лучше (Платон 167 В). Мнения мудреца лучше мнений обычных людей. Здесь Протагор переходит на позицию Демокрита, который делал мерой всех вещей не любого, а мудреца, провозглашая, что мудрец – мера всех вещей.
Но главное все же не в этом. Главным критерием, по Протагору, является выгода. Здесь он уже переходит от гносеологического релятивизма к этическому.
Протагор об относительности морали
Конечно, критерий выгоды ограничен, ибо он действует лишь в случае, когда мы определяем, что хорошо, а что плохо. Подобно тому как нет объективного тепла и холода, так нет и объективного добра и зла. Конечно, могут сказать, что добро то, что хорошо твоему отечеству, и плохо то, что ему плохо, но государство состоит из индивидов и то, что полезно одному из них, вредно другому. Добро и зло относительны. При определении того, что хорошо, а что плохо, надо исходить из своей пользы и выгоды, как личной, так и в лучшем случае государственной. Так, Протагор обосновывал деятельность софистов, которые стремились не к истине, а к победе над своими противниками в споре или тяжбе.
«Весь на ходу, на лету был этот хорошо сложенный человек, среднего роста, с густыми белыми волосами… Простой в обращении, умеющий говорить с каждым - от крестьянина до светской дамы включительно. Интересный рассказчик, изящный в своей инженерной тужурке, он производил на большинство встречавшихся с ним обаятельное впечатление». Так писал о Николае Гарине-Михайловском театральный и литературный обозреватель Александр Смирнов (Треплев). 20 февраля исполнилось 160 лет со дня рождения Николая Георгиевича Гарина-Михайловского.
Николай Георгиевич Гарин-Михайловский (1852-1906 годы)
Николай родился в Санкт-Петербурге в дворянской семье среднего достатка. Отцом его был Георгий Михайловский, уланский офицер из Херсонской губернии, который, впрочем, в своем имении почти не жил, а поселился в столице. Там он женился на Глафире Цветинович, дворянке сербского происхождения. От этого брака родился сын, которого назвали Николаем.
В 1871 году после окончания гимназии молодой человек поступил в институт путей сообщения, где он впервые попытался заняться сочинительством. Однако его повесть из студенческой жизни редакция одного из столичных журналов отклонила без каких-либо объяснений. Эта неудача на много лет отбила у юного автора охоту к литературному творчеству.
Последний год учебы Михайловского совпал с Русско-турецкой войной. Диплом инженера-путейца он получил летом 1878 года, когда сражения здесь уже заканчивались. Молодой специалист был направлен в уже освобожденную от турок Болгарию на должность старшего техника, где он участвовал в восстановлении морского порта и строительстве новых шоссе. Впоследствии полученные на Балканах опыт и профессиональное признание позволили молодому инженеру устроиться в железнодорожное ведомство, где он в течение нескольких лет участвовал в прокладке стальных магистралей в Бессарабии, Одесской губернии и Закавказье.
Михайловский дослужился до должности начальника дистанции бакинского участка железной дороги, однако в конце 1883 года неожиданно для коллег он подал прошение об отставке. Как объяснял сам инженер, он сделал это «за полной неспособностью сидеть между двумя стульями: с одной стороны, блюсти интересы государственные, с другой - личные, хозяйственные».
Впрочем, сейчас понятно, что истинной причиной ухода Михайловского из инженерной деятельности стало его увлечение идеями народников, активно действовавших в России в то время. Тогда к этому течению примкнули многие русские интеллигенты, которые ставили перед собой задачу «воспитания простого народа».
Именно с идей народничества и начался самарский период жизни 30-летнего инженера. Михайловский решил воспитывать крестьян не словами, а конкретными делами, для чего в 1883 году он за 75 тысяч рублей купил имение в Самарской губернии (впоследствии село Гундоровка). Здесь Николай Георгиевич поселился вместе с женой и двумя детьми. Супруги Михайловские надеялись научить местных крестьян обрабатывать и удобрять землю по европейским методикам и поднять общий уровень их культуры. Проникшись народническими идеями, Михайловский хотел ввести выборность в общинном управлении и привлечь к делу разбогатевших сельчан, которых классики марксизма-ленинизма впоследствии назвали кулаками.
Но все нововведения «доброго помещика» в итоге закончились полным провалом. Мужики с недоверием и ропотом встречали все его начинания, категорически отказываясь пахать и сеять «по-немецки». Что же касается местных кулаков, то они, едва лишь услышав о передаче капиталов «в пользу общества», вступили в открытый конфликт с новым землевладельцем, устроив ему серию ночных поджогов. Только за одно лето Михайловский лишился мельницы и молотилки, а в сентябре, когда запылали сразу все его зернохранилища, - также и собранного с таким трудом урожая.
Почти разорившись, «добрый барин» решил покинуть отвергнувшую его деревню и вернуться к инженерной работе. Наняв в имение умелого управляющего, Михайловский в мае 1886 года поступил на службу на Самаро-Златоустовскую железную дорогу. Здесь ему сразу же доверили строительство участка в Уфимской губернии, с которого впоследствии началась великая Транссибирская магистраль.
Литератор и журналист
В свободное от прокладки рельсовых путей время Михайловский писал документальную повесть «Несколько лет в деревне», где изложил историю своего неудачного социально-экономического эксперимента в Гундоровке. Будучи в Москве, он показал эту рукопись Константину Станюковичу, автору морских романов, который имел большое влияние в литературных кругах. Маститый писатель, прочитав несколько глав, пришел от них в восторг. Однако молодой автор считал свое произведение еще сырым, требующим основательной доводки.
Работу над рукописью Михайловский продолжил в те месяцы, пока шла прокладка участка железной дороги Уфа - Златоуст. Одновременно он начал писать автобиографическую повесть «Детство Темы», которая во многом стала его путевкой в большую литературу. Обе эти книги с небольшим перерывом вышли в свет в 1892 году и получили высокую оценку критики.
Чтобы его не упрекали в невнимании к основной работе, инженер-путеец поставил на обложках книг псевдоним - Николай Гарин, произошедший, по словам автора, от имени его сына Георгия, которого в семье звали просто Гаря. Впоследствии именно так он подписывал и другие свои произведения, а затем взял себе двойную фамилию - Гарин-Михайловский.
Продолжением «Детства Темы» стали повести «Гимназисты» (1893), «Студенты» (1895) и «Инженеры» (1907), которые в итоге объединились в автобиографическую тетралогию. Этот цикл и поныне остается наиболее известной частью творчества Гарина-Михайловского, а «Детство Темы» критики считают лучшей частью всей тетралогии.
Он писал много статей и рассказов в периодические издания и близко познакомился со многими журналистами. В их числе был и самарский репортер Алексей Пешков, который подписывал свои материалы псевдонимами Максим Горький и Иегудиил Хламида.
Вот как впоследствии Горький вспоминал о неугомонном инженере-путейце: «Когда «Самарская газета» попросила его написать рассказ о математике Либермане, он после долгих увещеваний сказал, что напишет его в вагоне, по дороге куда-то на Урал. Начало рассказа, написанное на телеграфных бланках, привез в редакцию извозчик с вокзала Самары. Ночью была получена длиннейшая телеграмма с поправками к началу, а… конец рассказа прибыл, кажется, из Екатеринбурга. Удивительно, что он вообще смог, при его непоседливости, написать свои повести…»
Объездил полмира
Кроме Самаро-Златоустовской железной дороги, в 1890-х годах Гарин-Михайловский также руководил участками по прокладке стальных магистралей в Сибири, на Дальнем Востоке и в Крыму. Он много ездил по России и миру, а в 1898-м на русском корабле совершил кругосветное путешествие.
Знакомство и общение с Горьким, который увлекался марксизмом и был лично знаком с крупнейшими деятелями РСДРП, способствовало радикализации политических взглядов Михайловского. Он скрывал в своем имении подпольщиков, хранил нелегальную литературу в частности ленинскую «Искру». В декабре 1905 года, находясь в Маньчжурии, Николай Георгиевич привез сюда для распространения партию революционно-пропагандистских изданий.
Результатом его поездок по Дальнему Востоку явились путевые очерки «По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову» и сборник «Корейские сказки». Горький вспоминал: «Я видел черновики его книг о Маньчжурии… Это была куча разнообразных бумажек, бланки железной дороги, линованные страницы, вырванные из конторской книги, афиша концерта и даже две китайские визитные карточки; все это исписано полусловами, намеками на буквы. «Как же вы читаете это?» «Ба! - сказал он. - Очень просто, ведь это мною написано». И бойко начал читать одну из милых сказок Кореи. Но мне показалось, что читает он не по рукописи, а по памяти».
В целом же литературное творчество принесло Гарину-Михайловскому широкую известность еще при жизни. Лучшие из его произведений пережили автора. Первый раз собрание сочинений Гарина-Михайловского в восьми томах вышло еще в 1906-1910 годах.
Кипучей натуре Николая Георгиевича просто претил покой. Он исколесил не только всю Россию, но и многие страны мира. Повести и рассказы он писал в любой обстановке - в купе вагона, в каюте парохода, в номере гостиницы, в сутолоке вокзала. И даже смерть настигла его, по выражению Максима Горького, «на ходу».
Гарин-Михайловский умер от паралича сердца в Санкт-Петербурге, во время редакционного заседания журнала «Вестник жизни». После выступления ему вдруг стало плохо, он вышел в соседнюю комнату, прилег на диван - и скончался. Это случилось 27 ноября (10 декабря) 1906 года, когда Николаю Георгиевичу шел всего лишь 55-й год. Похоронили его на Литераторских мостках Волковского кладбища.
Гарин Николай Георгиевич (псевдоним; настоящее имя - Н. Г. Михайловский), писатель, родился 8(20).II.1852 г. в Петербурге в богатой дворянской семье.
Его отец в чине генерала вышел в отставку и переехал с семьей в Одессу, где и прошло детство и юность будущего писателя. Николай Георгиевич получил образование в Одесской гимназии.
С 1871 он учился в Петербургском университете на юридическом факультете.
С 1872 - в Институте путей сообщения, который и окончил в 1878.
Работал инженером-путейцем на строительстве Сибирской железной дороги. Конфликт на деловой почве с начальником участка заставил его бросить службу. Николай Георгиевич купил имение в Гундоровке, Бугурусланского уезда, Самарской губернии, намереваясь наладить в нем рациональное хозяйство на основе агрономической науки и оказывать помощь окрестным крестьянам. Натолкнувшись на сопротивление и месть кулаков, четырежды поджигавших его амбары и хозяйственные постройки, и непонимание крестьян, Гарин в 1886 отказался от своего эксперимента и бросил дело.
Впечатления от работы в имении легли в основу цикла очерков «Несколько лет в деревне» (1892). В них он показал всю несостоятельность народнических иллюзий о деревне, за что подвергся нападкам народнической критики. Очерки произвели большое впечатление на известного марксиста Н. Е. Федосеева. М. Горький писал: «Очерки» весьма понравились мне» (Собр. соч., т. 17, М., 1952, с. 68-69).
Высоко оценил их Чехов: «Ничего подобного не было в литературе в этом роде по топу и, пожалуй, искренности» (XV, 440). Несколько позднее Чехов писал: «Здесь у пишущей публики имеет большой успех Гарин. О нем много говорят. Я пропагандирую его «Несколько лег в деревне» (XV, 460). Чехов своеобразно интерпретировал тему гаринского произведения в «Новой даче».
В конце 1891 литературное товарищество, членами которого были Н. Г. Гарин, К. М. Станюкович, С. Н. Кривенко и А. И. Иванчин-Писарев, купило журнал «Русское богатство». В нем Николай Георгиевич печатает свои рассказы и повести. Однако народническая программа журнала не удовлетворяла писателя, разногласия с редакцией «Русского богатства» все обострялись, и в 1897 он совсем порвал с журналом.
Еще с 1893 Гарин сотрудничал и в журналами «Начало», «Жизнь», «Журнал для всех». Сблизившись с марксистами, он оказывал материальную помощь их газете«Самарский вестник», в редакцию, которой он входил в 1896-97. Он издавал марксистские брошюры, подписал совместно с другими литераторами протест против избиения демонстрантов у Казанского собора в Петербурге в 1901, за что был выслан из столицы.
Гарин оценил общественно-историческое значение марксизма. Он писал сыну: «С.-д. на основании экономических учений приходят к строго научному выводу о неизбежности эволюции жизни и достижения конечной цели - торжества труда над капиталом... И только с учением Маркса, с точным выводом законов жизни, явилась возможность не терять на ветер приобретенного, знать, чего хочешь».
Горький писал о взглядах Гарина: «Его привлекала активность учения Маркса... Марксов план реорганизации мира восхищал его своей широтой, будущее он представлял себе как грандиозную коллективную работу, исполняемую всей массой человечества, освобожденного от крепких пут классовой государственности» (Собр. соч., т. 17, М., 1952, с. 77).
Кругосветное путешествие 1898 Гарин описал в книгах очерков «Вокруг света» и «По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову» (1899). В них он обнажил жестокую эксплуатацию трудящихся азиатских стран, обрисовал обычаи и нравы восточных народов. Записи фольклорных материалов (собрано около 90 сказок) писатель использовал в книге «Корейские народные сказки».
Во время русско-японской войны 1904 Гарин 5 месяцев находился в местах боевых действий. Впечатления этого времени составили книгу «Война. Дневник очевидца» (1904), в которой правдиво воспроизведены писателем суровые будни русской армии.
Во время революции 1905 Николай Георгиевич Гарин активно помогал большевикам.
В 1906 он печатает свои произведения в большевистском журнале «Вестник жизни». С начала 90-х гг. Гарин печатается в издательстве «Знание», дружит с Горьким. Вся жизнь Николая Георгиевича прошла в постоянных разъездах, писал он «на облучке» и умер «на ходу» - выйдя из зала заседаний редакции журнала «Вестник жизни».
Самое значительное произведение Гарин - тетралогия
«Детство Темы» (1892),
«Гимназисты» (1893),
«Студенты» (1895),
«Инженеры» (1907).
Вобрав в себя все темы творчества писателя, автобиографическая семейная хроника вылилась в широкое полотно общественной жизни России последней трети прошлого века. В ней полно раскрыта психология детского, отроческого и юношеского возраста, хорошо показано мертвящее воздействие на юные умы классического образования. Гимназия нивелирует личность учащихся, приучая их к бессмысленной зубрежке текстов, воспитывая скрытность, лицемерие. Пороки людей обусловлены пороками общества - эта мысль пронизывает все произведение. Ярко обрисованы педагоги, родители Темы: Аглаида Васильевна - женщина волевая, но реакционно настроенная, сковывающая любую инициативу детей, и генерал Карташев - служака, подавлявший венгерское восстание, насаждающий суровую дисциплину и в семье. Писатель нарисовал обобщенную картину жизни русской интеллигенции. Безвольный, рефлектирующий Артемий Карташев, энергичный циник и стяжатель Шацкий, вялый и нерешительный Корнев, чистая и целеустремленная Маня Карташева - все они представляют разные слои русской интеллигенции 80-х гг. Писатель приводит Артемия Карташева к возрождению: работая на строительстве железной дороги, он тянется к возвышенным идеалам, трудом инженера хочет способствовать прогрессу родной страны. Общение с людьми труда меняет взгляды Карташева, обновляет его.
Поэзия труда красной нитью проходит и через другие произведения Гарина («Вариант», «Два мгновения»). Жизнь рабочего-машиниста Гарин обрисовал в рассказе «На практике». Труд у Гарина Н.Г. выступает как источник оптимизма.
Это сближает писателя с Горьким. Замысел Гарина- показать жизнь современного ему общества со всех сторон - воплощен не до конца, т. к. писатель не поставил в центр совершающихся событий революционера, не показал силу, способную сломать прогнивший самодержавный строй. Он считал, что всемерным внедрением культуры и техники можно обновить жизнь. Сила тетралогии - в полноте психологических характеристик персонажей, особенно Темы, в драматичности повествования, в гуманистической устремленности автора. Писатель избегал подробных описаний, а давал яркую художественную деталь, раскрывавшую важную сторону характера. Художник детально прослеживает процесс становления характера молодого человека, подчеркивая обусловленность его общественными обстоятельствами. Горький назвал тетралогию «целой эпопеей». Лучшая часть тетралогии - «Детство Темы».
Критика справедливо отмечала, что повесть «стоит целого трактата по педагогике» (Ф.Батюшков). Произведение это часто переиздается и пользуется большим спросом в детских библиотеках. Повесть переведена на французский, немецкий, польский, чешский, словацкий, сербохорватский, болгарский, венгерский и др. языки. В ней органически: сочетаются яркие художественные картины и образы с взволнованными публицистическими отступлениями. Язык ее краток, лексически богат и эмоционален. Повествование окрашено лиризмом, мастерски построен диалог.
К детской тематике Гарин Николай Георгиевич обращался на протяжении всего творческого пути. Интересны его рассказы:
«Мальчик» (1896),
«Дворец Дима» (1899),
«Счастливый день» (1898) и др.
Наивные народнические иллюзии о путях развития деревни Гарин высмеял в «Деревенских панорамах», печатавшихся в «Русском богатстве» (1894, № 1-2, 3, 5).
Дикость, нищету и голод он изобразил в рассказах «Матренины деньги», «На ночлеге» и других Гарин выступал и как драматург.
Лучшая его пьеса - «Деревенская драма» - была опубликована в сборнике «Знание» в 1904. Но и в ней серьезные недостатки - убийство нагромождено на убийство. Мелодраматичны сцены, в которых две молодые женщины избавляются от хилых мужей. И хотя сам драматург говорил, что «весь сюжет полностью взят... из действительности», мелодраматизм сцен лишает пьесу и силы обобщения, и жизненной достоверности. Старик Антон, охарактеризованный авторской ремаркой как «молчаливый и загадочный», не раскрыт психологически, выглядит мелодраматическим злодеем, хотевшим подкупить крестьянский «мир». Явно заметен в драме уклон в биологическую область, а социальные стороны жизни отодвинуты на второй план.
Другие пьесы -
«В медвежьих лугах (Жонглеры чести)» (2-я пол. 90-х гг.),
«Орхидея» (1898),
«Зора» (1906),
«Подростки» (1907) - слабы в художественном отношении. Последняя пьеса отразила реальные события. В ней воспевается бесстрашие подростков-гимназистов, страстно спорящих по вопросам революции и стремящихся к участию в революционном деле. В этой пьесе Гарин Н.Г. подошел к теме революции.
Гарин-Михайловский Николай Георгиевич
Николай Георгиевич Гарин-Михайловский
Все в городе знали старого громадного еврея с длинными, всклокоченными, как львиная грива, волосами, с бородой, которая от старости была желта, как слоновая кость.
Он ходил в лапсердаке, в стоптанных туфлях и только тем разве и отличался от остальных евреев, что смотрел своими громадными на выкате глазами не вниз, как, говорят, смотрят все евреи, а куда-то вверх.
Проходили годы, поколения сменялись поколениями; неслись с грохотом экипажи; озабоченной вереницей торопились мимо прохожие, мальчишки, смеясь, бежали,-- а старый еврей, торжественный и безучастный, все так же двигался по улицам с устремленным взглядом туда вверх, точно он видел там то, чего другие не видели.
Единственный человек в городе, которого старый еврей удостаивал своего внимания, был учитель математики одной из гимназий.
Каждый раз, заметив его, старый еврей останавливался и долго, внимательно смотрел ему вслед. Может быть, и учитель математики замечал старого еврея, а может быть, и нет, потому;что это был настоящий математик, -- рассеянный, маленький, с физиономией обезьяны, который ничего, кроме своей математики, не знал, не видел и знать не хотел. Засунуть в карман, вместо платка, губку, которою вытирают доску; явиться на урок без сюртука,-стало для него настолько обычным делом, а глумление учеников дошло до таких размеров, что учитель, наконец, вынужден был оставить преподавание в гимназии.
С тех пор он весь отдался своей науке и выходил из дома только для того, чтобы пообедать в кухмистерской. Жил он в своем собственном, доставшемся ему от отца большом доме, сверху до низу набитом квартирантами. Но почти никто из квартирантов ничего не платил ему, потому что все это был неимущий, бедный люд.
Дом был грязный, многоэтажный. Но грязнее всего дома была квартира из двух комнат в подвальном этаже самого учителя, вся заваленная книгами, исписанной бумагой, с таким толстым слоем пыли на них, что если бы поднять ее всю враз, то, пожалуй, можно было бы и задохнуться.
Но ни учителю, ни старому коту, другому обитателю этой квартиры, никогда и в голову не приходила такая мысль: учитель неподвижно сидел за своим столом и писал выкладки, а кот без просыпу спал, свернувшись клубком на подоконнике с железными решетками.
Пробуждался он только к обеду, когда наступало время встречать учителя из кухмистерской. И он встречал его улицы за две -- старый, облезлый. Долгим опытом кот знал, что из тридцатикопеечного обеда полпорции отрезывались для него, завертывались в бумагу и выдавались ему, когда он возвратится домой. И, предвкушая наслаждение, кот с высоко поднятым хвостом, изогнутой спиной, весь в клочках слежавшейся шерсти, шагал по улицам впереди своего хозяина.
Дверь в квартиру учителя отворилась однажды и в нее вошел старый еврей.
Старый еврей, не спеша, вынул из-за жилетки грязную, толстую, всю исписанную по-еврейски тетрадь и передал ее математику.
Математик взял тетрадь, повертел ее в руках, задал несколько вопросов, но старый еврей, очень плохо говоривший по-русски, почти ничего не понял, но математик понял, что в тетради речь идет о какой-то математике. Понял, заинтересовался и, найдя переводчика, занялся изучением рукописи. Результат этого изучения был необычный.
Через месяц еврей был приглашен в местный университет в отделение математического факультета.
В зале заседали математики всего университета, всего города, заседал и старый еврей, такой же безучастный, со взглядом вверх, и через переводчика давал свои ответы.
Сомнения нет,-- сказал еврею председатель,-- вы действительно сделали величайшее из всех в мире открытий: вы открыли дифференциальное исчисление... Но, к несчастью для вас, Ньютон уже открыл его двести лет назад. Тем не менее ваш метод совершенно самостоятельный, отличный и от Ньютона и от Лейбница.
Когда ему перевели, старый еврей спросил хриплым голосом:
Его сочинения написаны на еврейском языке?
Нет, только на латинском,-- ответили ему.
Старый еврей пришел через несколько дней к математику и кое-как объяснил ему, что желал бы учиться математике и латинскому языку. В числе квартирантов учителя нашлись и студент-филолог и студент-математик, которые за квартиру согласились учить еврея: один -- латинскому языку, другой -основам высшей математики.
Старый еврей ежедневно с учебниками приходил, брал уроки и уходил учить их на дом. Там, в самой грязной части города, по темной, вонючей лестнице взбирался он среди коростливых детей на свой чердак, пожертвованный ему еврейским обществом, и в сырой, грибами поросшей конуре, присев у единственного окна, учил заданное.
Теперь, в часы отдыха, старый еврей, на вящую потеху ребятишек, часто шагал рядом с другим уродом города -- маленьким, с лицом обезьяны, учителем. Молча шли они, молча расставались и только на прощание пожимали руку друг другу.
Прошли три года. Старый еврей мог уже прочитать в подлиннике Ньтона. Он прочел его раз, другой, третий. Сомнения не было. Действительно, он, старый еврей открыл дифференцйиальное исчисление. И, действительно, оно было уже открыто двести лет тому назад величайшим гением земли. Он закрыл книгу, и все было кончено. Все было доказано. Это знал он один. Чуждый волновавшейся вокруг него жизни, ходил старый еврей по улицам города с бесконечной пустотой в душе.
Застывшим взглядом он смотрел на небо и видел там то, чего другие не видели: величайшего гения земли, который мог бы подарить мир новыми величайшими открытиями и который пригодится только для того, чтобы быть посмешищем и забавой детей.
Однажды нашли старого еврея мертвым в его конуре. В застывшей позе, он как изваяние, лежал, облокотившись на руки. Густые пряди, цвета пожелтевшей слоновой кости, волос рассыпались по лицу и плечам. Глаза его смотрели в раскрытую книгу, и, казалось, после смерти еще читали ее.
1) В основание рассказа взят истинный факт, сообщенный автору М. Ю. Гольдштейном. Фамилия еврея -- Пастернак. Автор сам помнит этого человека. Подлинная рукопись еврея у кого-то в Одессе. (Прим. Н. Г. Гарина-Михайловского.)
