Производственный роман. Купейная история: с Чеховым к станции Рождество

«Допущено к распространению»

О книге У. Меньшиковой «Обо всем»

Андрей Платонов писал в одной из рецензий о том, как он понимает задачу литературного критика: «Критика, в сущности, есть дальнейшая разработка той идеи, или того человеческого характера, или события, которые открыты и описаны пером автора-художника. Критика является как бы «довыработкой» драгоценных недр, обнаруженных автором».

Художник исследует человеческую натуру в ее противоречивой или согласной сложности и из ее всяческого несовершенства вымывает «золото», то есть нечто истинное о человеке. Критик помогает в этой работе и автору, и читателю. В одном произведении удается намыть немного золотого песка, в другом — больше, но редко критик сталкивается с таким, в котором нет совершенно ничего настоящего.

Довелось найти такое сочинение нам: Ульяна Меньшикова. Обо всем. М.: издательство «Алавастр», 2017. Допущено к распространению Издательским Советом Русской Православной Церкви.

Что мы узнаем из книги У. Меньшиковой о Церкви? Ничего. Мы не получаем никаких сведений ни о том, как она устроена, ни о том, существует ли она вообще. А то, что мы все-таки узнаем, до неузнаваемости искажено.

Читатель узнает, что существуют (или нет) такие люди, которых в каком-то виртуальном мире условно называют настоятелями, матушками, православными и т.п. Чтобы проверить эти сведения, читателю нужно бросить книгу «Обо всем» и самому пойти и посмотреть, самому придти на суд или вызывать действительность на суд. У. Меньшикова не помогает ему ни в том, ни в другом, ни в третьем.

Узнаем ли мы что-либо об авторе? Очень немногое, а из того, что мы все-таки узнаем, не складывается человеческое лицо. Личность автора скрыта под толстым слоем риторических уродств, и за страницей мы не опознаем человека, интересного нам, важного для нас, существующего на самом деле. «Ульяна Меньшикова» в книге и на ее обложке — это не личность, а лирический герой в широком смысле, какой встречается не только в поэзии, но, например, в сквернословии и порнографии, в интернет-общении.

Возможно, другим, более проницательным рецензентам, удалось обнаружить больше, чем нам?

«Творчество ее подает пример жизнерадостности и веры в собственные силы», — говорит об У. Меньшиковой аннотация.

«Рассказы о нашей жизни» называется предисловие Виктории Лозовской. Герои книги, по уверению В. Лозовской, «подают пример жизнерадостности и веры в собственные силы».

То же слышится и в самой книге. У. Меньшикова называет себя жизнерадостной, и противопоставляет себя мрачным, черным христианам. Эти слова остаются лишь декларацией, пусть и антихристианской, потому что сама по себе книга радости не вызывает, и из книги не видно, чтобы «радость» лирической героини в чем-либо выражалась или передавалась окружающим ее в книге лицам.

Герою и героям книги радоваться просто нечем, как нечем им и разговаривать. Характерно, что автор не решается передать речь героев, а когда ей приходится это делать, то герои говорят на языке все того же автора (рассказ «Контрабасиха»).

Согласно отзыву о. Зосимы (Балина), помещенному в конце книги Меньшиковой, она «не препарирует православие, не смотрит на него несколько абстрагированно со стороны, как на некий предмет».

С этим тоже трудно согласиться, потому что главный прием У. Меньшиковой — как раз опредмечивание и последующее радостное унижение описываемых лиц. Вплоть до такого: если ненавидимые У. Меньшиковой христиане считают соцсети злом, то автор сообщает: «а я считаю злом вас, дорогие мои благоуханные сестры по вере».

Риторические приемы бытовой, а теперь еще и интернет-речи, избавляют автора от необходимости использовать художественные приемы. Поэтому персонажей в книге нет, есть конкретные лица, нисколько не типичные, не очищенные никакой художественной переработкой. Это обнаженные тела, как в морге, как надпись на заборе: «Валя — дура».

Уже первый рассказ (или это новелла? заметка? очерк? пост в Фейсбуке?) под названием «Православие — это радостная вера!» демонстрирует многослойную и разнонаправленную иронию, насмешку, многоуровневое сомнение в основных фактах действительности и их разнообразную фальсификацию. Вот описание героини «рассказа»:

Управляла этим хором матушка одного из священников. Как водится, с очень скромным музыкальным образованием, но очень верующая и хорошо разбирающаяся в религиозных состояниях. Музыкальной терминологией она не владела абсолютно… А надо сказать, внешность, характер и вообще в целом личность матушки были весьма колоритными…. Вместо платка носила на голове огромные шифоновые банты на заколке.. и не выговаривала половину алфавита… Сидит перед нами и прямо вся трусится вместе со с своим шифоновым бантом… Обвела нас всех, нехристей, змеиным взглядом и злобно прошипела: «Запомните раз и навсегда! Прляволавие — это рлядостная вера!!! Рлядостная!».

Поэтому, резюмирует в развязке У. Меньшикова, «всем, кто хочет научить меня грустно веровать и еще более грустно писать о моих церковных буднях, я говорю: Православие — это радостная вера!.. Ибо лучшего богослова, чем наша матушка-регент, я не встречала».

Теперь вы понимаете, что я имею в виду, когда говорю про множество точек зрения, иронических слоев, избыточных речевых приемов. Все они служат не для изложения, а для развлечения, или просто для заполнения страницы знаками.

Оцените также, что образцом радостного отношения к жизни считается насмешка над человеком, его опредмечивание: под бантом мы вовсе не увидим, сколько бы ни пытались, лица. Пример такого же отношения в «рассказе» «Женик», где герой злорадно описывается как идущий «нетвердой походкой человека, обремененного ДЦП и слепотой». Да, ДЦП это смешно, это иронично…

Так что же остается? Что находит читатель под пупырчатым переплетом оформленном в стиле клеенки на кухонном столе («картина» Альберта Солтанова)?

Язык, непроницаемый как стена ВКонтакте. О нем и поговорим напоследок.

В книге У. Меньшиковой систематически и между делом употребляется сниженная лексика: «РПЦ», «тетка» (вариант «тётька»), «жарища», «Опа!», «Не с..м в тумане, мы в аэроплане».

Клише массовой культуры: «Уж лучше б ты пил», «Дункан Маклауд», «Чужой».

Техническая интернет-лексика: «ники» («это не ники, это имена святых», — в «рассказе» «Уставные пения»).

Фразы: «Хор в боевой стойке», «Очень верующая» (в ругательном смысле),

Развернутое высказывание: «Видя мою постную морду, распорядитель пира проорал не весь зал:»Не с.ы, платим вдвое против уговора!». Тут, понятно, все еще больше оживились. Короче, такого сэйшена в стиле шансон не было больше нигде и никогда. Уверяю. В сопровождении духового оркестра, это вообще был полный эксклюзив. И если вы думаете, что это все, то глубоко заблуждаетесь».

Нет, это не речь, это призрак речи, беспомощная графомания, которая говорит только о патологической замкнутости говорящего. У автора нет других мыслей, чтобы их мыслить, у нее нет других слов, чтобы эти мысли не сообщать читателю. Таково следствие того, что автор еще не родился как человек, способный к разумной речи, и готовый к тому, что за каждое слово придется дать ответ пред Богом.

Значение этого томика, загримировавшегося под сельский детектив, исчезающе мало. Но в том-то и состоит особенность нашего времени, что великое не имеет веса и влияния, а малое и бесконечно уменьшающееся оказывается влиятельным, популярным. Так и в данном случае: за маленькой точкой, за грязненьким пятнышком скрывается стихия распада, стихия такой речи, от которой содрогаются небо и земля.

Роман Вершилло

.....
Еще более важным вопросом, чем дело пропитания, отец наш, преподобный Леонид был озадачен чистотой нашего морального облика. Представьте, в тихий, спокойный, глубоко-провинциальный церковный двор одномоментно ворвалась молодость о двадцати пяти головах, пять из которых были девичьими, остальные двадцать, соответственно – от юношей прекрасных.
А церковный двор, это вам не райская куща, там страсти кипят всегда поболее чем где-бы то ни было. С виду – идиллия, благодать и «белые платочки» по двору шныряют изредка. «Белыми платочками» навеличивали бабусек церковных, которые при Советах Церковь русскую оберегали. И, скажу я вам, православные (и не очень), что каждая из этих кротких с виду старушонок были одновременно, все как есть, сплошные мисс Марпл, скрещенные лучшими небесными генетиками с Феликсом Эдмундовичем и Вангой в лучшие её годы.
То есть эти святые и закаленные во всевозможных боях женщины видели всех насквозь, могли услышать топот вражеской конницы еще до того, как она собралась в поход и одновременно обозревать окрестности глазами-перископами по всему периметру. Закалка у всех была от Николая II по Черненко с Андроповым, включительно.
Помимо всех этих своих каторжанских умений были они очень подозрительны просто из принципа. Ну, чтоб, значит – ни одна мышь не проскочила. А тут такое поле деятельности! На пять девчат, двадцать голов крупного мужского населения в самом тестостероновом возрасте. Это же поле не паханное, за всеми уследить! Не позволить пасть! Спасти души и тела невинныя от страстей блудных и от похоти лютой! От поруганиев! Жизнь будет прожита не зря и со смыслом. Ерунда, что почти каждая вторая по двое мужей схоронила, к 80 годам уже природа сама к святости телесной склоняется. Пора и о спасении младых душ позаботиться.
И заботились – яростно и с остервенением. От всего чистого сердца.
И высматривали они своими глазами-перископами денно и нощно кто на кого и, главное, КАК посмотрел, чего сказал и кто вышел за церковную ограду. А математика никак не сходилась. Ну вообще никак. На каждую сестру по четыре брата. Для женщин, переживших войну и ужасы ГУЛАГов это было просто не постижимо. Роскошь, не позволительная романтическая роскошь. Барокко, какое-то, прости, господи с излишествами.Ведь как было раньше? «Потому что на десять девчонок, по статистике –девять ребят». А тут…
Первой, этой чудовищной несправедливости, не выдержала библиотекарь Галина Леонидовна. Серьезная женщина 85 лет от роду, копия совы из мультика про Винни-Пуха с голосом Леонова. Она явилась на прием к отцу нашему проректору и сообщила ему, что вечерами, в домик, где живут регентши тайком, после вечерней молитвы, проникает братия. И, понятно чем там занимается! Воры и убийцы гусей, окончательно скатившись по наклонной устраивают оргии прямо в церковной ограде! Всем своим табором, естественно.
Отец Леонид на слово не поверил и решил лично проследить, что же за шабаши творятся на женской половине.
А там творилось, конечно, но немного не то, на что рассчитывала библиотека с бухгалтерией. Вы будете смеяться, но после трех месяцев сугубейшего поста мы собирались с братией и..Ели. Самый наш закадычный брат во Христе, Вадюся, примкнул к нашей с Риткой компании сразу как только понял, что пожрать мы любим и найдем эту еду, чего бы нам это не стоило. А это дело выгодное. И весело и сытно с такими девахами.
А все случилось в рождественский пост, когда кусок колбасы, прилюдно, в рот не засунешь. Решили мы налепить вареников. Вечерком. Муки, по честному купили, картошку и масло умыкнули с панихидного стола.
Тихий зимний вечер. Мы, втроем, по семейному, налепили вареничков. Сварили. Лучок обжарили, чаю сварганили, естественно. И тут, Вадюся вспоминает, что мама ему посылку передала. А в посылке той – варенье.Малиновое.
И пошел Вадюся на встречу злой судьбе за этим вареньем. Жили мы в одном дворе, пока не отреставрировали семинарское здание. Девчонки в одноэтажном домике. А ребята в двухэтажном деревянном доме, где проживало священство с семьями. Мальчишкам отдали целое крыло о пяти комнатах, где они и спасались.
Идти быстрым шагом –ровно пять секунд, медленным –шесть. Вареники остывали, чай тоже. Вадюся пропал, как Иона в китовом чреве. Но, как говорится дружба – дружбой, а вареники ждать не будут. Мы с Маргаритой приступили к ночной трапезе, решив, что Вадика неожиданно посетил молитвенный экстаз (а с ним такое бывало) или он решил сгубить варенье в одиночку. Бог с ним, вареники – круче, это все знают.
И тут вваливается малиновый Вадюся. Натурально – малиновый. Всклокоченный, как вакуловский черт после рождественского полета, рот перекошен, глаза слезятся, в общем, не приятная картина для трапезничающих дев. Мы, понятно, сразу же смекнули, что нас сейчас будут убивать. Опытные уже были. Следом за Вадюсей ворвался отец Леонид.
Слово, которым мы сразу же обозначили эту ситуацию я писать не буду. Очень сложное и за него придется идти на исповедь.
Про содрогание горы Синай, во время ора его высокопреподобия я уже писала. На этот раз тряслись в слаженном трио горы Килиманджаро, Фавор и священная гора Арарат, с которой пять раз скатывался Ноев ковчег, но от страха сам назад и возвращался.
Все имена библейских блудниц я запомнила в этот вечер. И даже несколько из апокрифов. Назвал она нас всеми и не по разу. Ослицы тоже были упомянуты, но уже без имен.
А ведь на Иродиад мы не тянули вообще ни по каким параметрам. Юбки в муке, губы в масле и луком от нас разило за три версты. Но когда это останавливало нашего батюшку? Сам он выглядел не лучше надо сказать. Наспех накинутый подрясник, из под которого торчали трогательные белые ноги в кожаных коричневых тапках. Топал он этими тапками как заправский степист. Из-за его поясницы время от времени выскакивал Павло-Посадский платок Галины Леонидовны. Она тоже что-то там пыталась проблеять, но как солист отец проректор выигрывал, и в этой полифонии тема Галины Леонидовны была безнадежно похерена.
Приказ собирать чемоданы был отдан на сороковой минуте обличительной проповеди,и первым! Первейшим поездом (о, сколько этих первых поездов было еще!) ехать по своим Барнаулам и там позорить родителей, а не марать честное имя благочинного и настоятеля и вообще просто святого человека, который взвалил на себя страшный крест из наших тел и душ!
По ярости благородной, источаемой по всему периметру нашим духовным отцом, мы как-то сразу поняли, что оправдания не прокатят. Вареники в качестве вещдоков прокурор не примет. И пассерованный лук тоже. Чемоданы мы начали паковать в присутствии понятых.
Через час вокально-драматческой атаки отец наш выдохся. И переменил свое решение гнать нас в ночи и благословил спать в одежде на чемоданах и в 6 утра выметаться на все четыре стороны. Рита как обычно тихо плакала и переживала, что не учится в Политехе. Я хотела спать, а Вадик впал в транс и истово крестился на образ Смоленской Божией Матери, причитая, что бабы его сгубили.
Наутро весь церковный причт гудел колоколом. Новость о том, что Ульяна с Маргаритой жрали в пост пельмени и запивали это церковным Кагором в окружении двадцати братьев облетела даже церковных котов и они смотрели на нас с презрением. О том, что теперь то нас точно отчислят, служился благодарственный водосвятный молебен. (Да, у нас были недоброжелатели, и что? У кого их нет?)
Галина Леонидовна была счастлива. Ровно до полудня.
Пока не пришла главная просфорница Нина Никифоровна, бывшая разведчица и герой ВОВ, о чем мы узнали только после ее смерти, и не узнала о творящемся беззаконии. Зашла на пять минут к нам, задала пару вопросов, а потом пошла будить нашего гневливого батюшку.
Что она ему сказала, я не знаю. И не знаю, что сказала старой пройдохе Галине Леонидовне, которая пришла и извинилась перед нами, своенравными малолетними дурочками.
Одним словом, нас не выгнали и про эту историю никогда не поминали.
Единственный человек, который с трудом перенес потрясение – это Вадюся. После всей этой канители он твердо решил стать монахом. Ушел жить в еще не отреставрированный Свято-Алексеевский монастырь. Наложил на себя пост и вериги и чуть не помер от подвигов и страшенного авитаминоза.Мы его с Риткой спасли от смерти (без шуток), сдав в больницу.
Потом мы все вместе обретали мощи старца Феодора Кузьмича и, таки, обрели их! А через три года Вадик поехал в Могочинский монастырь на постриг монашеский, а игумен монастыря его взял и женил на дочери своего духовного чада в один день.
У отца Вадима теперь то-ли десять, то-ли четырнадцать детей, хорошая жена и храм он в северной далекой деревне отгрохал по размерам чуть меньше ХХС.

На свое шестнадцатилетие мой племянник заявил, что он никогда-никогда не женится. Ибо незачем. Ибо от баб все зло и неприятности в мире и тратить свою молодую жизнь на капризных фифочек он не намерен. Может быть к старости, лет в тридцать еще и можно подумать, но никак не в молодости. И без этого жизнь прекрасна и удивительна. Опять же дети пойдут. Сопливые и вечно орущие, а с него хватит и братца, которого он с 14 лет тетешкал. Хватит, настрадался. Мы с сестрой поржали над ним и заключили пари на ящик шампанского, что женится Виталик аккурат после армии (деревенские парнишки все в армию ходят, так заведено тут).

Проводили мы его в армию, мама поплакала, как водится, да время быстро пролетело, год всего нынче служат.

Звонок. Привет-привет, как дела, все живы-здоровы, сын вернулся...

И вой в трубке, как по покойнику.

Да не блажи ты, нормально объясни, он что, директора вашего клуба в жены берет? (Она у них герой Шипки и Полтавской битвы, сколько ей лет никто не знает, по орденам только и можно сориентироваться).
- Неееет, она из Маймыыы... Меньшикова, приезжай, приезжай, пожалуйста! Я сама с ними не справлюсь!

То что моя сестра, невероятной выдержки женщина, абсолютно не щедрая на какие-либо эмоции, позвала из-за тридевяти земель решать матримониальные вопросы заставило меня призадуматься минут на пять, а через десять я уже шерстила авиасэйлы в поисках билетов Москва-Горно-Алтайск. Без лишних вопросов.

Потому, что если такие женщины, как Лена, начинают плакать, то значит и впрямь – дело швах.

На рысях проскакиваю мимо пекарни, храма, врываюсь в дом. Тишина... Никого. Сестра в школе, племянник тоже на работе. Не раздеваясь, бахаюсь в кресло, вытягиваю ноги... Тишина... За окном колышутся сосны и кедры, горы в снегу подпирают яркое солнечное небо. Тишина...

Кто здесь?!!! – резкий окрик из коридора.

В комнату заходит неприбранная бабища лет сорока пяти. Рыхло-простоквашная, лицо-сковородка метра на полтора, цепкие мелкие глазенки зло посверкивают. (Сватья, видать, пожаловала, проносится у меня в голове, оккупировали уже дом, родственнички).

Тут я понимаю, что еще секунда и точно, как сестра начну завывать тихим щенячьим плачем.

Господи! За что? Как так получилось, что первый красавец на деревне, печаль всех местных девчат, выбрал это ведро с опарой? А ведро раздухарилось, и ногами своими, колоссами на меня наступает, ответа требует, как я такая-сякая посмела в дом явиться без ее благословения.

Ира, Ира, успокойся, – лепечет сестра, – это сестра моя, отпуск у нее, погостить приехала.
- Почему меня не предупредили, а? – танковое дуло разворачивается уже в сторону сестры.

Я сижу, онемев, как Захария. Святые угодники! Что деется тут? Сестрица моя, грозный школьный завуч, косоногой птичкой скачет возле этого гренадера в плюшевом халате и пытается оправдать мой приезд в ее же собственный дом. Взгляд мой перемещается на пышный живот "жены Виталика" и в скрученный судорогой мозг начинают просачиваться определенные мысли.

(Опа! Гренадер-то, видимо, уже того, в положении. Судя по размерам плюшевого живота, месяцев шесть-семь. Боже мой, да когда успели-то? Виталька ж месяц, как из армии вернулся... А может она к нему на свидание ездила?.. Да что ж ему там, брома в кашу недосыпали, что-ли?...)

Какие гости?!! Сегодня мама моя должна приехать, завтра отец, мы все должны своей семьей решать! Кто ее позвал?! Кто?! Вы?! Пусть домой едет! Нам нужно своей, своей семьей все дела решать!

(Хе-хе, напугала я, видать, опару-то плюшевую чем-то, ишь как ее корежит).

Выхожу в коридор, вытаскиваю из-под кочерги сестрицу, делаю предельно миролюбивое лицо в сторону плюшевого чудища и предлагаю всем участникам незабываемой встречи попить чайку.

Чая нет! – отчеканивает милая "сноха" и удаляется в опочивальню.
- Лен, а тебя еще отсюда не выписали, случаем? Пойдем-ка по бережку прогуляемся, дела наши семейные порешаем.

Пошли. Плетемся на утес, света белого не видим. Я от злости даже говорить не могу.

Рассказывай, откуда это чудо заморское к вам явилось...
- Уль, он же из армии вместе с ней приехал. Она его в Майме на разьезде встретила, уже с чемоданом, вместе и явились. Я встречины приготовила, друзья его все собрались, девчата... Его ж всей деревней ждали, когда вернется, радовались. Тут же дом украсили, как на хорошую свадьбу, Димку с гармошкой позвали, гитару притащили... Я два мешка пельменей налепила, свинью купила на шашлыки, солений накрутила, как он любит, жду-поджидаю сыночка. Заходят. Он мне: "Мама, познакомься, это Ира". Я на нее как глянула, тут у меня сердце и зашлось.

Потом вспомнила, как свекровь меня не любила всю жизнь, взяла себя в руки, думаю – с лица не воду пить, может она человек душевный, неплохой. Рот свой на замок закрыла, поплакала в кладовке пять минут, а куда деваться? Вырос сынок, сам выбрал, меня не спросил, да и я никого не спрашивала, когда за Славку собралась.

Захожу в дом, а там никого – ни ребят, ни девчат. Сидят вдвоем за столом Виталька с Ирой и все. Всех как ветром сдуло. Спрашиваю, а где, мол гости? Ира мне: "Все, закончились гости, Виталик теперь человек семейный, не до гостей, неча, мол делать, пол топтать! Я их по домам отправила".

Мать... Ты спятила, что ли? Тебя дебелень-травой опоили? Кадка эта с тестом на тебя упала пару раз? Пусть он ее хоть на божничку садит, ты-то здесь причем? Что с тобой? Или ты ее тоже странною любовью полюбила? Ты сама на кого похожа? В своем доме, как квартирантка живешь? Так... Еще скажи мне – она беременная?
- Не знаю...
- Родители кто?
- Не знаю...
- Да вы точно тут все умом тронулись и ты в первую очередь! Она вас чем опоила?

Тут Ленка начала трястись мелким трусом и плакать, обняла я ее и через пять минут обнаружила себя не менее трясущейся и плачущей.


Трястись и плакать на утесе мне совсем не понравилось. Встречи с родственниками я предпочитаю проводить за богато накрытым жирной пищей и крепкими сельскими напитками столом, но никак не на продуваемой ста злыми ветрами каменной круче.

Хорош стонать, Лен, пошли в дом. Сейчас я эту Джен Эйр буду потрошить, как Беовульф мамашу Гренделя, защитим Хеорот от чудища проклятого. Неча тут... Царствовать.
- Улечка, да не трогай ты ее, пожалуйста, вдруг он ее и вправду любит, – продолжает скулить Лена.
- Да пусть он хоть собаку шелудивую из подворотни любит. Только не у тебя в доме и не тебе в ущерб. Пошли. Холодно здесь, я замерзла и есть хочу, как медведь бороться. Или мы тут и заночуем?
- Пойдем потихоньку, конечно, но ты это... Сильно не лютуй, ладно?
- Посмотрим.

И пошли мы как Ионы в китово чрево. Через силу, но с надеждой на скорое избавление.

Стемнело и по пути домой мы пару раз хорошо хряснулись оземь, поскользнувшись на корнях и камнях.

Хорошо в гостях, – крякнула я, поднимаясь после очередного падения, – душевно. Этак, лет через пять, мы и вовсе в доме не посидим, за баней будем лясы точить, или под обрывом, в палатке. Сегодня мамаша этой гарпии приезжает? Гляди, еще и ночевать нас не пустят, родственнички нареченные. Лен, а они расписались уже, что-ли?
- Нет.
- А какого ляда она женой себя навеличивает?
- Не знаю, – шелестит сестра.
- Хо-хо, детка, так это в корне меняет дело, – по алабаевски уже гавкнула я и молодым мустангом погарцевала в сторону калитки.
- Уля! Уля! Только без рукоприкладства, я тебя умоляю!
- Как Бог даст, не хрипи под руку. А то и тебе достанется, развела тут богадельню, приют для благочестивых пожилых странниц.

Заходим, в успевший за три часа стать чужим дом, невестушка наша уже сидит за столом, сосредоточенно уничтожает булку горячего хлеба, запивает из банки молоком.

Ну что, сноха дорогая, мечи ужин на стол, родня пришла голодная.
- А кто гостей наприглашал, тот пусть и готовит. Я никого не жду, мать моя сегодня не приедет, а больше я никого не звала.
- Уль, да мы сейчас с тобой сами, быстренько-скоренько все приготовим. Ира, иди, отдыхай.

Тут я уже совсем серьезно о колдовских штучках подумала. Характер у Лены такой, что бешеные собаки на другую сторону дороги перебегают при встрече, а тут... Чудеса из дикого леса.

Пока ужин готовили, племянничек с работы пожаловал. Я его с порога разворачиваю, некормленного, невестой не обласканного, вывожу во двор.

Ребенок мой золотой, скажи тетке, как на духу, что это все значит? Что за Кримхильда в доме поселилась? Из какого поганого болота ты это чудо вытащил?
Молчит, желваками играет.

Ты лицом тут передо мной не тряси. Словами, доступными, словами мне все объясни, пока я топор не взяла и не порубила твое семейное счастье в щепки.
Молчит.

Я слово дал. Все. Слово мужское-закон. Дал-делай. Сказал женюсь – значит женюсь. Любовь тут ни при чем.

Я не знаю более действенного рецепта, поэтому мудрить не стала. В темпе аллегро виваче мы с сестрицей накидали на стол самых жирненьких домашних закусок, наварили, оставшиеся от несостоявшихся "встречин" пельменей с маралятиной, метнулись в погребок за грибцами-огурцами, выудили из холодильника пару соленых хариузов, я птицей Гамаюн слетала до сельмага за самой вкусной водочкой (три по ноль семь, одну на стол, две в морозилку) , перекрестились, прочли три раза "Отче наш", "Да воскреснет Бог" и интеллигентно постучали в дверь опочивальни, где подозрительно тихо посиживали молодые.

Что, мам?
- Ребятишки, выходите, ужинать будем.
- Мы не хотим (из-за двери)
- Виталь, ну некрасиво так, тетка приехала, давайте посидим, не по людски же так.

(За дверью шепчутся. Слышны звуки борьбы).

Минуты через две на кухню заходит взъерошенный племянник.

Я пить не буду. Посижу просто с вами немного. У Иры голова болит.

А мы уже по две стопочки намахнули с сестрой, расслабились.

Рановато...
- Что рановато, теть Уль?

Рановато, говорю, у твоей непуганой нимфы голова начинает болеть. Вы еще в ЗАГСе не были. Отнеси ей анальгину, а сам садись с нами, по сто грамм за встречу. Обижусь.

Ты пьешь?! Пьешь?! Без меня?! Мы же договорились, что ты можешь пить только со мной?! Ты же слово дал!!! Почему нарушаешь?! – в дверном проеме яростно колышется плюшевый халат.

(Господи, этот дурак, поди еще и кровью под всеми клятвами подписался?!)

Ир, дурью не майся, а? Садись за стол, давайте, как ты говоришь, по семейному посидим. Раз уж вы законным браком решили сочетаться, то семья уже общая получается, родню со счетов не скинешь. Мы его подольше твоего знаем и отказываться не собираемся. Садись, выпей с нами, расслабься, бить не будем.
На лице-сковородке появляются и исчезают бугры. Думает. Через пару минут твердой походкой устремляется к столу, садится.
- Давай, Ир, за знакомство, за встречу, – наливаю я с самым ласковым выражением на лице, – как тебя по батюшке?
- Иосифовна...
- Гм... Ирочка, у нас теперь есть приятная возможность принять гиюр и репатриироваться всей семьей в Изгаиль? – пытаюсь шутить.
- Кудаааа?!
- Все-все, вопрос снят.

Быстро наливаю всем присутствующим, чокаемся, закусываем.

Ирочка, а сколько вам лет, не сочтите за грубость?
- А что? – набычивается Ирочка, – какая разница сколько мне лет?
- Двадцать три, теть Уль, на четыре года меня постарше. Всего...

(Грохот выпавших челюстей. Ленка-то тоже, оказывается была не в курсе).

И тут мне эту Ирку по человечески стало жаль. Это ж какую жизнь человек имел, или жизнь его так имела, что в цветущие двадцать три она выглядит на самые страшные из всех возможных сорок пять?

Ир, срок-то у тебя какой?
- Второй, – замахивает она еще одну рюмку.

И тут Ирку понесло. Громыхая одним кулачищем по столу, вторым закидывая себе в рот попеременно рюмку-пельмени юница наша начала вещать о непреходящих семейных ценностях и о том, как она научит нас эти ценности любить. Я искренне наслаждалась этим потоком сознания, сформированным телепередачей Дом-2, отчасти Домостроем и на треть журналом "Сторожевая Башня".

Там все было и просто и сложно, одновременно. Если вкратце, то все сводилось к нескольким пунктам:

1. Муж должен отдать ей все, что имеет. Положить на алтарь любви дом, машину, сберкнижку родителей.
2. Муж не должен иметь друзей, подруг, родственников. Исключение – его мать, она должна нянчить внуков и отдавать свою зарплату и пенсию на их содержание.
3. Никаких гостей, и ни к кому в гости. Нечего шляться.
4. Дальняя родня имеет право только слать переводы и посылки с ништяками, а не болтаться тут забесплатно. Нашли курорт. Приехали – платите по тарифу.
5. И вообще все платите. Потому что я вся такая прекрасная к вам пришла.
6. Женщина работать не должна. Точка. Потому что она отдала лучший год жизни, поджидая вашего сына-племянника из армии.

Между пунктами Ирка ловко, по мужски закидывает рюмки, через раз занюхивая головой Виталика.

А скажи мне, принцесса прекрасная (дикая тварь из дикого леса!), куда маманю девать будете, если дом вам отдать и какое за тобой приданное числится, кроме халата?
- Теть Лена пусть с нами живет, дом большой, потом на месте сарайки, где супоросна свинья жила мы домик для туристов построим, теплый, можно там, ей одной много ли места надо. А у нас семья. А у меня и кроме халата кое-что имеется. Не сирота. И мое приданное – не ваше дело. Мы все сами, по семейному обсудим, без посторонних.

И я понимаю вдруг, что ведро-то с опарой не шутит и не глумится. Оно на полном серьезе в эту свою доктрину верует.

Смотрю на Лену, которую двадцать с лишним лет гнобила свекровь, а тут еще совсем не призрачная перспектива, что и невестка начнет гнобить не меньше, перевожу взгляд на совершенно подавленного и придавленного этим простоквашным велоцераптором Виталика и начинаю тихо звереть.

Напоила я всех до изумления, развела дам по будуарам, а племянника, за кадык оттащила в баню.

Садись. Рассказывай. Все от начала и до конца. Как есть. Без присказок своих, про "слово дал". В деталях.

"Мы по интернету познакомились, в чате, у нее фотка была очень прикольная. Потом в личку перешли, она мне еще фото прислала. Я увидел и влюбился, она на них очень красивая была. Начали общаться почти каждый день. Потом она пропала, почти на два месяца, я переживал очень, писал ей каждый день, она не отвечала. А потом ответила, сказала, что болела, лежала в больнице, в реанимации, не могла отвечать (ага-ага, молодец Ирка, правильный ход – прим. автора). Ну и все, я ей пишу – она мне фотки шлет, красивые. Уже перед дембелем спрашиваю её: "Ты приедешь меня встречать?" Она мне: "Нет, не приеду. Я после болезни сильно изменилась, боюсь, что разонравлюсь тебе". (Отлично придумано! Полная пересадка туловища и головы, это никакой Болливуд еще не придумывал! Пять с плюсом, Ирка, неси зачетку!)

А я ей сказал, что мне все равно, я ее люблю и мы вместе все проблемы решим. (дурачечек ты мой порядочный, вот что заточение животворящее с мужиками делает!). И она попросила меня дать слово, что я на ней женюсь. Я и дал...

Ответь мне на один вопрос и иди спать. Ты ее любишь? Если любишь, живите, как хотите, только не у матери. Снимите домик, землянку выкопайте, шалаш на берегу постройте, над матерью издеваться я этому Ктулху твоему не дам, костьми лягу, но не дам, имей в виду.
- Нет... Не люблю. Жалко просто и слово...
- Все, иди спать, завтра разберемся с этой трансплантологией. Дурак ты, какой же ты дурак.

Утром, еще восьми не было, я повисла на телефоне и к полудню выяснила, что "тяжело-больная" гражданочка Ирина Иосифовна N., двадцати восьми лет от роду (и тут набрехала, зараза!) имеет в анамнезе две судимости за кражу и мошенничество.

Разговор наш с Ириной Иосифовной был краток. Муны не Москва, конечно, но и тут крокодильим слезам не верят. Помогла я ей упаковать плюшевый халат в пакетик и посадила на двенадцатичасовой автобус до Маймы с пожеланиями никогда мне не попадаться на глаза. После отъезда Ирины Иосифовны была обнаружена пропажа золотой цепочки и пары колечек, но на радостях мы решили, что встречаться, даже в зале суда с "невестушкой" мы более не желаем.

Морок спал, а чтобы окончательно снять приворот мы назвали полный дом гостей (встречины-то не состоялись, вы же помните!) допили оставшуюся водку, выпили новой, раз десять сгоняв до магазина, доели пельмени и хариузов. Баян в этот раз не порвали, что странно.

(Спустя пол года. Начало лета. Июнь.)

Уля, привет! Как дела? В Москве еще?! Вылетай срочно, Виталька женится!!!

Но это уже совсем другая история.

Училась я на 2 курсе, по выходным и в праздники, как водится, в храме, на службе. Тут тебе и профессиональный рост и копеечка. Да что уж там, не копеечка, а очень даже достойная зарплата была (прослезилась). Плюс отпевания-венчания, одним словом, не жизнь, а малина. И вот посреди этого малинника самым ярким и деньгоприносящим плодом были пусть редкие, но очень прибыльные приглашения на чтение псалтири над покойничками.

Читала я по церковнославянски очень лихо, спасибо тете Люсе, легендарной барнаульской псаломщице, терпеливо обучающей нас, вечно ржущих остолопов из воскресной школы. Красиво я тогда читала, по-монастырски, бесстрастно-молитвенно. Про это узнала тётечка со свечного ящика, где требы принимают и начала мне подбрасывать "калымы".
И тут ловит она меня за рукав после всенощной и сообщает, что есть прям срочный-срочный вызов на чтение псалтири. А у меня кино, свидание и вообще весна и мне 20 лет, ну какие покойнички, Марь Иванна? Но когда на ушко мне шепнули размер гонорара, я про всю любовь забыла сразу же и перед глазами у меня возникли шикарные немецкие сапоги из ЦУМа, на которые я облизывалась, но позволить себе не могла.

Выезжать нужно было через пару часов. Но непременным условием, которое выдвинули родственники, было то, чтобы псалтирь читала "монашенка". Тут я озадачилась. Марь Иванна без слов поняла мой рвавшийся из груди вопрос, где, мол, я, а где монашенки. Но не тот человек была Марь Иванна, не зря она возглавляла бухгалтерию в облиспокоме лет 20, чтобы что-то могло ее озадачить:
"Чёрна юбка, чёрна кофта и платок. За послушницу сойдешь, они не поймут. Где я им монашенку сейчас найду, если единственной нашей монахине матери Иефалии уже 94 и читать она может только с лупой от телевизора КВН?"
И опять мне по голове как дааст суммой вознаграждения.
Да боже ж мой, что у меня чёрной юбки не найдется? Порысила я до дома, нарядилась в вороные одежды, платок бабушкин чёрный, шерстяной по старообрядчески подвязала. В зеркало глянула, ну ни дать, ни взять - чеченская вдова. Аж самой страшно стало. Зато в образе. Как заказывали.

Стою у подъезда в этом наряде, соседи даже не здороваются, не узнают. И тут подъезжает автомобиль. По всему видно, что бандитский. Черный, блестящий и огромный как океанский лайнер. Взгромоздилась я в него, в юбке путаясь, едем. За город. Долго и молча. Кто ж из приличных людей в то время мог осмелится с настоящей монашкой говорить?
Прибыли в какой-то посёлочек небольшой, домик обычный, палисадничек с сиренью, мурки полосатые по двору бродят. Тишина и покой. Вечерело. (Это я где-то читала, так нужно время суток обозначать)
Вышел из дома сын бабулечки, над которой нужно было псалтирь читать. Джеймс Бонд, настоящий, не поддельный. И начал рассказывать, какая у него была замечательная мама. И как он хочет, чтобы все получилось, как мама хотела. Чтобы и отпели в церкви, и псалтирь над ней почитали. Смутила немного его моя молодость, но деваться было уже некуда, за другой не пошлёшь. Я ему про мать Иефалию с лупой сказала и он согласился, что старого человека в такое время дергать не удобно, да и лупы у них нет.

Зашли в домик.
Стоит гроб, родственники рядом сидят, всё по обычаю. Лампадка горит у иконки, свечка в стакане с пшеном, всё по нашему, по православной традиции. Бабушка в гробу вся такая светленькая лежит.

Беру псалтирь, начинаю читать.
Время идёт, темнеет. И тут вся родня как по команде встаёт и уходит. Я даже глазом не успела моргнуть. Сначала подумала, может, на перекур или чаю попить. Ни фига. Ушли ночевать в соседний дом. Сын мне сказал. А ты, говорит, читай, сестра, тебе по сану положено умерших не бояться.
Почему я согласилась на это, до сих пор не понимаю. Впала в какое-то медитативное состояние.
Ночь. Деревня чужая, никуда не сбежишь, чужая мертвая бабушка и я в чёрном душном шерстяном платке. Лампадка коптит.
Сюр.
Гоголь.
Вий.
Я эти сапоги, Марь Иванну и лупу от КВНа прокляла на веки вечные.
Не могу сказать, что страшно стало в тот момент, но здорово не по себе. Это же не город, с его вечными звуками, ещё и тишина давит. Понимаю, что начинает на меня ужас накатывать. Кинематографический. Губы молитву произносят, а перед глазами Куравлёв с Варлей стоят. Как живые, будь они не ладны...

И тут мой взгляд падает на бабушкино лицо... И вижу, что из под закрытых век катятся слезы.
Что сделает нормальный человек в такой ситуации? Заорёт, убежит, в обморок упадёт, на крайний случай. Но, сестра Иулиания не из того теста. В образе. С псалтирью наперевес и в монашеской длинной юбке. Миссия выполнима. Безумие и отвага, моё кредо до сих пор. Плачет при вас чужая покойница в глухой ночи? Сделайте вид, что ничего не произошло, и продолжайте чтение дальше, а потом начинайте громко петь. Всё, что вспомните из духовного репертуара. С чувством и триолями.

А утро не наступает, никак.
А бабушка плачет и потеет, всё лицо уже в испарине.
Больше так истово я не молилась никогда.
Рассвело, и в 6 утра пришёл Джеймс Бонд.
Нет, я не поседела и не сошла с ума, как ни странно. Я просто у него спросила, почему плакала ночью его мама. (Кто ж знал, что ждали старшую дочь из Благовещенска и бабулю немножко переморозили в морге, а привезли оттуда к вечеру, вот бабушка только к полуночи и начала "оттаивать", это мне потом уж родственники рассказали.) И тут Джеймс Бонд начинает рыдать и натурально мне исповедоваться. То, что я услышала, не сравнится ни с каким Вием и "Страшной местью". Но, тайна исповеди дело святое и разглашению не подлежит. Я хоть и не в сане, но человек, рассказавший мне о своих злодеяниях, об этом не знал, поэтому и не просите, не расскажу, что я тогда услышала.

Сапоги я не купила. Деньги отдала церковному сторожу, у него какие-то проблемы на тот момент были, а он и позабыл их вернуть. И больше псалтирь над усопшими я не читала ни за какие деньги.

Спокойной ночи всем. Приятных снов.

Вместо послесловия:

После моего, неожиданно растиражированного поста про отпевание, в личку и в комментарии пытались пробиться люди с обличениями и советами, как должно мне веровать в Господа нашего Иисуса Христа. С подробнейшими инструкциями. За, без малого, четверть века моего великого стояния на клиросе уж кто только меня не обличал и кто только не давал советов как выглядеть, как жить и как меня надо гнать ссаными тряпками из церкви за весёлый нрав и острый язык. И, замечу, все это были люди сплошь неустроенные и какие-то жизнью измуздыренные. Похожие на пыль с дальней полки. И все как один - грустные.
За долгие годы наблюдений за православным людом скажу одно - мы чётко делимся всего лишь на две категории - радостные и безрадостные.
А иллюстрацией к эти понятиям расскажу одну историю.

Уже, учась в консерваторях, пела я в большущем архиерейском хоре при самом главном соборе города. Хор был большой, не чета нынешним, по ведомости человек 40 числилось. А управляла этим хором матушка одного из священников. Как водится без даже начального музыкального образования, но очень верующая и хорошо разбирающаяся в религиозных состояниях. Музыкальной терминологией она не владела абсолютно и общалась с хором, апеллируя всего лишь двумя понятиями - "Вы поёте красивую музыку" или "не красивую музыку вы поёте". Всё просто, доступно и без изысков.

И вот, на одной репетиции перед неделей Торжества православия (это где анафему раз в году поют всем негодникам) репетировали мы "Тебе Бога хвалим" Димитрия нашего, Бортнянского.
Произведение пафосное, мажорное и длинное, крупная форма, короче. Пели мы его пели, вроде бы и не плохо. Но по выражению лица матери Татьяны все понимали, что что-то вот тут не то. Недостаточно красиво мы музыку поём, негодяи. Прогоняв нас раз десять от начала и до конца, она соизволила сообщить хору, что мы делаем не та́к.
А надо сказать, внешность, характер и вообще в целом личность матушки были (да и до сих пор есть, дай Бог ей здоровья) весьма колоритными. Про всё рассказывать долго, остановлюсь на двух деталях. Она по тем временам вместо платка носила на голове огромные шифоновые банты на заколке, к каждому празднику определённого цвета, и не выговаривала половину алфавита.
И вот сидим мы перед ней, все сорок человек и не можем понять, какой холеры ей от нас нужно, поем то вроде все правильно. А мать сидит перед нами и прям вся трусится вместе со своим шифоновым бантом. Злится на нас.
Мы уже все взмолились, мол, объясните нам своим доступным языком, чего мы не так делаем!
Матушка обвела нас всех, нехристей, змеиным взглядом и злобно прошипела:"Запомните раз и навсегда! Прлявославие это рлядостная веря!!! Рлядостная! И петь надо рлядостно, как будто вы сейчас умрлете!!"
Вопросов после этого мы больше не имели и пели настолько "рлядостно", что чуть сами в пляс не пускались)))
Поэтому всем, кто хочет научить меня грустно веровать и ещё более грустно писать о моих церковных буднях я говорю: Православие - это радостная вера! Запомните это раз и навсегда, а не то, что вы там себе придумали, замотавшись в серые тряпки и посыпав всю округу пеплом. И переубедить меня невозможно, ибо лучшего богослова, чем наша матушка-регент я не встречала.

Ульяна Меньшикова

viktoria.prudnikova поделилась рассказом регента Ульяны Меньшиковой: Непревзойденная Ульяна Меньшикова! Созвучно каждое слово. За 11 лет работы в церковной структуре тоже самое. Исключением был отец Лонгин, который всегда поздравлял в “Неделю жен мироносиц”!Всех женщин с праздником! Вкусного чтения! “Профессия моя изобилует преимуществами перед всеми остальными. Тыщами, мильёнами прекрасных преимуществ! Одним из, но самым-самым главным, является возможность работать во все выходные дни и праздники. И религиозные и светские. То есть никаких пятничных пив с шашлыками, никаких выездов с друзьями в субботнюю баню и прочих новогодних и майских ништяков я, и мои многострадальные коллеги лишены напрочь. Это, безусловно, наш выбор и путь (пафос чувствуете?!), но рассказать я хочу сейчас не о моих страданиях по воскресному похмелью, а о том, как вот уже лет 20 у меня проходит Международный женский день, в простонародье именуемый лаконично – 8 марта.
Этот подлый день каким-то мифическим образом попадает всегда, либо на начало поста, либо на субботу-воскресенье, либо на какой-то такой день, в который ну никак нельзя не служить. Но беда вообще не в этом. Мы, певуны,люди привычные. И первого января, поддерживая ослабевшие тела друг друга, сиплыми голосами литургии пели, всяко бывало.
Беда в том, что каждый год наши воцерковленные мужчины долго и в подробностях объясняют лично, почему они не подарили мне тюльпан, мимозу или ирис, прости господи. Долго. Нудно. В деталях.
Версий у меня накопилось уже на 100 статей для википедии. Расскажу о самых распространенных.
Версия первая и самая популярная: “Это праздник проституток!”. Вот так вот. 8 марта 1908 года в Нью-Йорке на демонстрацию вышли 15 тыщ проституток и прошли грозным маршем по городу. Все, теперь, каждая женщина, принявшая в подарок поникшую ветвь мимозы сакрально (САКРАЛЬНО!!!) приобщается к этой древней профессии. Чуете, чем дело пахнет? То-то же.
Версия вторая. Для интеллектуалов. Демонстрация в Нью-Йорке была, (опять же, сакрально, ну вы все понимаете, да?), приурочена к еврейскому празднику Пурим. Там, в качестве главной героини тоже задействована женщина по имени Эсфирь(по мнению “дипломированных теологов” тоже женщина крайне падшая и вообще, еврейка, что усугубляет её вину перед обществом).
Версия третья: Государственным, на территории России, этот праздник учредили “проклятые коммуняки” , которые от тех многострадальных проституток и евреев не отличаются ничем, а возможно даже еще более опасны для современных христиан.
Это основные версии. Есть еще множество других, производных от этих трех, но не менее, а может быть и более цветистые, но суть понятна.
И вот представьте, праздник, (не зависимо от того, как ты к нему относишься), врывается в твою жизнь. Цветочные базары по всему городу, мужички в метро с тюльпанами и экибанами, девушки и женщины, возвращающиеся с корпоративов в пайеточных платьицах, с пакетиками от “Ив Роше” и т.д. А ты в этот праздник наполняешься “новыми знаниями” об этом ведьминском шабаше,в без малейшей надежды на получение даже пластмассового цветочка с кладбищенского венка “от соратников”. Это боль. Многолетняя и неизбежная, как ревматоидный полиартрит.
Вчера, после службы я реально просчитывала пути отступления с хоров, чтобы не наткнуться на очередного “просветителя”. Но, как говаривает моя маманечка:”Не тут то было!”. Сугубое просвещение неразумных христианок – вот она задача современного православного мужчины. Пятеро! В пять горл одновременно в очередной раз рассказали мне про проституток, Пурим и коммуняк. Я, со свойственным мне врачебным терпением всех выслушала. Посочувствовала. Потом задала один вопрос, на который надеюсь получить ответ после Пасхи.
“Дорогие мои мужчины! В нашей самой более лучшей и прекраснейшей церковной традиции есть даже не день, а целая неделя, где прославляется женщина. И эта неделя называется “Неделя жен мироносиц”. Помните этих женщин (кстати одна из них, бывшая жрица продажной любви, для знатоков), смело, в отличие от мужчин-апостолов, пришедших забрать тело своего Учителя, чтобы достойно приготовить его к погребению? И они, эти женщины первые получили свидетельство о воскресении. Чувствуете роль Прекрасной дамы в нашем религиозном пространстве? Это не какая то демонстрация столетней давности.
Так вот за всю мою непростую церковную карьеру ни разу, ни разу!!! Никто не подарил мне ни цветочка ни шоколадки в этот прекрасный праздник православных женщин. Как будто его и нет. А вот про Пурим и коммуняк я обязана выслушивать ежегодно. В связи с чем имею право сказать:”Дорогие мои мужчины, не надо мне роз-мимоз и шашлЫков с баней, дайте только покой моему мозгу и оставьте свой просветительский дар для домашнего использования!”.
Своих боевых подруг, реальных и виртуальных, поздравляю с Международным женским днем. Желаю только одного – иметь рядом по настоящему здравомыслящих и щедрых мужиков, не гнушающихся дарить фиалки даме не зависимо от своих энциклопедических познаний и в праздники и в будни и вообще просто так.
Потому что вся эта религиозная возня вокруг театров, праздников по поводу кошерности и не кошерности всего нас окружающего уже реально достала”.